Колесный перестук «пятьсотвеселого» убаюкивал солдат. Лишь у буржуек бодрствовали дневальные. Спал младший сержант Лапушкин, лицо его то хмурилось, то улыбалось. Снилось Лапушкину, будто бежит он с уздечкой под гору к своей Рыжухе. Бросается ей на шею, взбирается на спину и мчится, пронзая головой упругий встречный ветер. Вроде бы и места кругом родные, но не признает их Филиппок, и куда летит птицей, тоже не знает. Бобик, верный друг, рядом клубком катится, а Рыжуха скачет и, наклонив голову, искоса посматривает: «Не зацепить бы копытом хозяйского стража». Мчится она, непослушная вялым, бессильным рукам Филиппка. Вот круто свернула и понесла его редким осинником к Гремучему болоту. Вскинув морду, призывно заржала и, сбросив с себя Филиппка, кинулась в омут. Ржание Рыжухи перешло в пронзительный свист паровоза.
По рельсам сильнее и чаще застучали колеса. Промелькнула поднятая рука семафора. На стрелках качнуло вагон, слегка повело в сторону. Лапушкин потер щеку, всю в красных рубцах от вещевого мешка, спустился с нар к дневальному. Глядя на пробегавшие мимо дворы с редким дымком над крышами, спросил:
— Где мы?
— «Зеленой улицей» проскочили Горький.
— Спать хочешь?
— Очень.
— Кто меняет?
— Закиров.
— Ложись. Я проголодался, подзакушу.— Он достал из вещмешка консервы, хлеб и сел у печки. Ел и думал: «Рыжуха!.. И чего это пригрезилось? Восемь лет прошло. И не сама же в омут бросилась, волки загнали. В то самое лето я в лесу зайчонка поймал».
Интересная история с зайчонком получилась. Вернулся тогда Филиппок из лесу с Артемом, дружком своим, и братом Тимкой. У приоткрытых ворот, словно поджидая их, стоял дед. Его хмурый вид насторожил брата, и тот похвалился:
— А Филиппок зайца поймал.
— Каков зверь! — лукаво хмурясь, сказал он, держа зайчонка за уши, словно детскую пуховую варежку. Почесал свою рыжую бородку и, опуская зайчонка в подол рубашки Филиппка, уже строго наказал: — В сарай под корзину. К покрову дню — мясо, а к зиме — шапка.
Все лето Филиппок с Тимкой кормили зайца капустным листом, морковником, ходили в поле за клевером. А когда Филиппок увидел, как дед старательно точил нож, ему стало жалко выросшего у него на глазах зайчонка. Все понимал звереныш! Стоило Филиппку или Тимке зайти в сарай, как он начинал барабанить лапами по корыту, к себе подзывал, еду требовал.
Завидя в дедовых руках нож, Филиппок незаметно сбегал в сарай и тут же вернулся и потом вертелся все время около деда. Вот, еще раз опробовав острие ножа на толстом ногте большого пальца, потом на ощупь, мякотью, дед сказал: «С богом» и направился к сараю.
Белоголовые, загорелые, с облупившимися носами, словно близнецы, Филипп и Тимка нарочно приотстали и смотрели, как дед откинул крючок с проушины, и дверь, смазанная в навесах дегтем, легко распахнулась. Из темноты сарая перед ним скакнул заяц, поводя длинными ушами. Дед растопырился в дверном проеме, позвал на подмогу ребят и собаку, но они не торопились. Тогда дед сам неуклюже бросился на зайца, и Филипп заметил, как русак прыгнул через порог и огородом дал стрекача в поле.
Собака взвизгнула и покатилась от деда. Обежав двор, она забралась под сени. Дед, воткнув кнут на прежнее место, как бы оправдывая себя и зайца, миролюбиво сказал:
— На то и зверь, чтобы в лес бежать.
Вспомнил все это младший сержант Лапушкин и улыбнулся. Завязав вещмешок, он подсел к двери и стал смотреть, как на повороте с подъемом натужно пыхтел паровоз. Вскоре навстречу составу побежал не снятый снегозащитный дощатый забор, затем поплыла низкая зелень сосен и елей. Деревья, убегая назад, то вырастали, то опускались на фоне неровной местности. Вот показалась приземистая деревенька, еще одна… «Точь-в-точь как у нас в Подмосковье»,— подумал Филипп. Вспомнил, как глубокой осенью сорок первого года его, пятнадцатилетнего колхозного пастуха, заменили тринадцатилетним братом Тимкой. Для Филиппа фронтом работ стал подмосковный лес, а оружием — пила, топор и лопата.
С рассвета до темноты наравне со взрослыми колхозниками валил деревья, устраивал непроходимые для фашистов завалы. Слышал гулкие разрывы бомб и артиллерийскую канонаду, накатный, нудный вой гитлеровских стервятников, видел их силуэты в острых лучах прожекторов, всплески огня зенитных снарядов. Днем прятались от воздушного разведчика «рамы».
— Хватит вам, ребята, летом с коровами няньчиться, а зимой бездельничать — займитесь-ка настоящим делом…
Почти все время подмосковной битвы сидели они за учебными столами на курсах трактористов. А весной сорок второго уже пахали слободищенские, ильинские и кругловские земли. Летали, кружились над их пахотой воронье с галками. Низко тянулись облака, сыпал холодный дождик. Затянулась весна, было сыро, зябко и ветрено. Работы на дни и ночи… А трактора то и дело останавливались: неисправность за неисправностью. Запчастей не было, прокладки блоков и моторные свечи — на вес золота. — Под стук колес припомнился случай.
…Моросил дождик, и работа не клеилась: то зажигание отказывало, то вода в цилиндры попадала. Не пахали, а маялись.
Усталый, мокрый и грязный подошел Артем к возившемуся в моторе другу своему и напарнику Филиппу. Шмыгнул посинелым носом и кулаком снизу вверх по нему провел так, что он сразу покраснел.
Филипп, слушая друга, поднатужился над гайкой. Сорвавшийся с нее ключ до крови зашиб палец. Вскрикнул, запрыгал. И досада охватила его. Он прикрыл капот и зашагал с поля.
— Нет, не в колхоз, а на фронт бежать надо,— сказал он.
Не успели зайти в избу к Артему, чтобы прихватить хлеба на дорогу (так и решили: на фронт!), как следом — бригадир Зимаков. Высокий, из себя ладный, глаза и брови черные и сам весь черный. Пустой рукав в карман брезентового плаща засунут. Спрятал гнев в глазах, невесело улыбнулся и забросал ироническими вопросами:
— Так, так… Устали, значит? Измаялись?.. Никудышные трактора?.. Бригадир с директором вас за людей не считают? Да?.. Плохо кормят и мягкой постели не дают?.. А отцы ваши разве на перинах нежатся, водку пьют и яичницу трескают? Так, что ли? Но я поясню вам, детки. Они Москву отстояли, кровь проливают, в окопах по пояс в воде стоят, нас с вами и всю Родину от фашистов защищают…— И замолчал, словно ему воздуха не хватило. Пошатнулся назад, спиной о дверной косяк оперся. Тяжело выдохнул и угрюмо посмотрел на ребят, играя лозиной у грязных сапог.— Ну так как же — уразумели? Может, на работу вернемся? Ах, нет! На бой, на подвиг ратный сердце позвало. Ну, так я вас по-дедовски и по-отцовски, по старой русской методе, к труду приучу.— И, взмахнув лозиной, оттянул ею первого Артемку, как старшего, оттянул сначала помягче: авось поймет. Но тот упрямо буркнул: «Все равно убегу на фронт!» Тогда лозина прилежней прошлась по лопаткам Артема, и парень вскрикнул, подскочил, затанцевал от боли. А дядя Кузьма, так же кипя сердцем, обернулся к Филиппку:— А ты, Лапушкин, мой дражайший племянничек, живи своим умом, а не чужим, тем более глупым,— и, как саблей, через плечо рубанул Филиппа.— Ах вы поганцы! Лишь бы сладко есть да мягко спать. А ну, марш к тракторам! И чтоб мне пахали! Не то!..— Он еще раз, по старой привычке кавалериста, взмахнул лозиной, как саблей, но в избе уже никого не было.— Я вас!..— Вдогонку погрозил пальцем.
Тогда Филипп с Артемом сильно переживали — боялись, что бригадир обо всем случившемся расскажет людям. Засмеют дружки!..
Артем говорил другу:
— Как же это мы с тобой опростоволосились? Да наши трактора — те же танки. Одень их в броню и кроши фашистов.
А бригадир, встретив их после «побоища», по-отцовски, по той же давней русской «методе» потрепал ребячьи кудлатые и замасленные головы своей единственной натруженной пятерней, сказал:
— Вы, хлопцы, того, не переживайте. Я никому ни словечка, а вы уж знайте: война! В ней каждому свое место.
И они как бы стали солдатами. Спали там, где сваливал сон, работали днем и ночью. Берегли трактора, как оружие. К ним приходил опыт, и они по-военному быстро взрослели. И бригадир не таким черным казался, как в тот день, а всего только смуглым, с тяжелыми, словно чугунными, бровями. При встрече с директором МТС восторгался:
— Какие молодцы! Пахота ровная, ни огрешка! А вот медно-асбестовые прокладки блоков и никчемный фарфор на свечах мне печень испортили и ребятам спать не дают.
Война с первых дней заявила о себе суровостью и нехватками. И Зимаков бегал от трактора к трактору, от них — в мастерские. Искал, просил и нес в брезентовой сумке, перекинутой через плечо, детали ребятам. А помогая устранять неисправность, он то Филиппку, то Артему совал в руку огурец, морковь или яблоко, говорил:
— Грызи, грызи, витамин нервы укрепляет.
У ребят в улыбке растягивались лица. А через час уже ложилась новая, свежая борозда.
Свежие комментарии