Как образно заметил Ю. И. Мухин,
"бывшему начальнику Управления НКВД по Калининской области Д. Токареву на момент допроса было 89 лет. Но этот возраст в данном случае нам ни о чем не говорит, достаточно посмотреть на его фотографию, напоминающую старого и злого бульдога, на его презрительное выражение лица, чтобы понять, что он меньше всего боится этих следователей и отлично понимает, чего они хотят. Порой кажется, что он над Третецким с Анисимовым просто поиздевался.
Он им говорил все, что они хотели услышать, но, пользуясь превосходством интеллекта, он одновременно либо ничего не сказал им, либо сказал такую глупость, что она становится видна любому. Конечно, к Токареву надо было посылать людей поумнее."
Ю. И. Мухин написал эту книгу еще в 1995 году, когда доступные источники были крайне ограничены, потому он ошибся с фамилиями следователей. Д. С. Токарева допрашивали не Третецкий с Анисимовым, а Яблоков, но все остальное подмечено абсолютно верно.
Рис. 2. Токарев смотрит на Яблокова, 20 марта 1991 года.
Коварные ловушки для доверчивых альтернативщиков рассыпаны по всему рассказу Д. С. Токарева. Например, еще Ю. И. Мухин отмечал, с какой издевательской готовностью Д. С. Токарев поддержал слова Яблокова о том, что расстрел проводился по приговору Особого Совещания, хотя уж Токарев-то, в отличие от Яблокова, прекрасно знал, что Особое Совещание в 1940 году к расстрелам просто не приговаривало.
Отметим еще пару примечательных мест из показаний Д. С. Токарева.
Заслуживает внимания в показаниях Токарева, например, эпизод, связанный с известным сталинским кинорежиссером.
"Токарев: Помню такой случай и хочу вам рассказать, как легко распоряжались человеческой жизнью. Как то раз звонит мне по телефону ... личный секретарь ... Кобулова - Якимов был такой. "Товарищ Токарев, у тебя человек, осужденный на расстрел. Он брат Михаила ... - был у нас такое кинорежиссер... польский, как его зовут? Он был раз у меня в кабинете вместе с Жаковым, с актером Жаковым. Следовало его вычеркнуть и не направлять на расстрел. Он уже в Калинине - ночью должен был быть расстрелян".
Немедленно соединился с кем-то там, не знаю уже с кем, не помню: "Вычеркните его и покажите мне, что вы вычеркнули, доставьте его" - я сказал. Позже его направили в другой лагерь, куда-то, но куда, не могу теперь сказать.
…Токарев: … Вспомнил … фамилию режиссера фильма. Это был Ромм. Михаил Ромм".
Биографии Михаила Ромма (режиссер это, конечно, не вполне польский, в этой подробности Токарев ошибся), выложенные в интернете, сообщают, что у него действительно был старший брат, московский поэт, у которого не было никаких шансов оказаться польским полицейским и соответственно попасть в Осташковский лагерь. Но те же биографии сообщают, что до революции, когда будущий режиссер был еще ребенком, его семья несколько лет жила в Вильно, то есть какие-то родственники у него там вполне могли быть. И кто-то из них избрал карьеру полицейского или тюремщика, и позднее вполне мог оказаться в советском плену. Не родной брат это был, конечно, скорее седьмая вода на киселе, но тем не менее, оказавшись в сложной ситуации он обратился за помощью к знаменитому родственнику.
Михаил Ромм, выдающийся певец борьбы за дело Ленина-Сталина (режиссер эпохальных фильмов "Ленин в Октябре" и "Ленин в 18 году"), был обласкан советским начальством, вхож в кабинеты к большим людям, и сумел найти способ похлопотать за родственника, что, безусловно, характеризует его с положительной стороны. Результатом этих хлопот и был описанный телефонный звонок секретаря Кобулова к Токареву.
Анекдотичность ситуации состоит в том, что к расстрелу, по альтернативной версии, этого брата режиссера приговорила высшая инстанция, со ссылкой на распоряжение Политбюро, то есть на решение Сталина. Помиловать же его Токареву приказал секретарь Кобулова. В альтернативной истории получается, что секретарь Кобулова для Токарева более важное начальство, чем Сталин.
Наш современник, привычный к телефонному праву, может не понять, отчего бы Токареву действительно, на основании простого телефонного звонка, не отменить решение Сталина. Но надо учитывать обстановку того времени. Современный руководитель силовых структур, допустивший серьезный косяк, в худшем случае выйдет в отставку и без проблем трудоустроится начальником службы безопасности коммерческого банка. У Токарева таких шансов не было, он не мог не знать, что из пяти его предшественников на посту начальника Калининского УНКВД (Дейч Я. А., Домбровский В. Р., Гуминский А. В., Никонов А. Н., Дергачев П. Д.) за предыдущие три года четверо были расстреляны, а избежать расстрела смог только один – потому что, не дожидаясь расстрела, сам умер в тюрьме. Тут не забалуешь.
Потому в ответ на телефонное распоряжение секретаря Кобулова у Токарева могла быть лишь одна адекватная реакция – послать звонившего на три веселые буквы и затребовать официальный приказ, со всеми подписями и печатями, отменяющий расстрел для данного конкретного родственника.
Но в реальной истории рассказ Токарева об этом эпизоде мог бы быть вполне правдоподобен. Поскольку родственник режиссера был приговорен не к расстрелу, а к нескольким годам заключения, то Токарев мог бы без труда и без всякого риска снять его с сибирского этапа и оставить в каком-нибудь местном лагере или в тюрьме. Он, естественно, при этом не отменял приговор ОСО и не выпускал бы его на свободу, он просто задержал его недалеко от Москвы. Далее уже Ромму самому надо было дальше хлопотать и добиваться освобождения этого человека, что безусловно делается быстрее и надежнее, если человек будет рядом, избавлен от сибирских приключений, и переписка между местом заключения и Москвой будет осуществляться за дни, а не за недели.
Документ № 64 из сборника "Катынь. Март 1940 г. - сентябрь 2000 г." (14) отчасти проясняет эту ситуацию, отчасти запутывает. В этом документе (датированном 27 апреля 1940 года) предписывается задержать этапирование в Калинин из Осташковского лагеря Ромма Михаила Александровича по распоряжению заместителя наркома внутренних дел Меркулова. Фамилия слишком редкая, чтобы это было случайным совпадением. Там же поясняется, что М. А. Ромм был включен в список № 051/2 п. 48 от 27 апреля. Но 28 апреля И.И. Хохлов направил П.Ф. Борисовцу шифровку, в которой говорилось "[На] основании распоряжения зам. наркома тов. Меркулова военнопленного Роом [так в тексте — Сост.] Михаила Александровича, включенного [в] список для отправки [в] Калинин, никуда не отправлять без моего особого распоряжения" М. Ромм был отправлен в Москву на Лубянку, откуда переведен в Юхновский лагерь, затем в Грязовец. Отказался выехать с армией Андерса.
С одной стороны, дело вроде проясняется, но, с другой стороны, из этих документов следует, что некий заключенный Ромм вообще из Осташкова в Калинин не попал, его судьба решалась в Москве, и Токарев вообще никакого касательства к его делу иметь не мог, и режиссеру Ромму с кинозвездой Жаковым приежать к нему никакого смысла не было. Получается, что Токарев тут придумал свое участие в этом деле. С какой целью? Вероятно, чтобы обратить внимание читателей на этого человека - Михаила Ромма, живого конкретного человека, оставшегося в Советском Союзе, дать возможность найти его дело, его приговор, и понять, что ни к каким расстрелам заключенных Осташковского лагеря в реальной истории не приговаривали.
Кроме того, в рассказе Токарева есть поэтическая и романтическая вставка, выпадающая из контекста всего допроса – рассказ о неком несчастном невинноубиенном мальчике.
"Яблоков: Вы говорите, что присутствовали во время двух - трех допросов, да? А скольких людей допросили тогда?
Токарев: Да, но не допрашивали никого, только одного парнишку спросили: "Сколько тебе лет?" Сказал - 18. "Где нес службу?" - "В пограничной охране". "Чем занимался?" - "Был телефонистом". Я хочу еще раз пояснить на этом примере - когда говорят о расстрелах офицеров - осторожнее, речь не об офицерах.
Яблоков: Понятно. А как они были одеты, польские военнопленные, которых расстреливали?
Токарев: Трудно сказать. Одеты были в то, в чем их схватили. Но как их арестовали, где их разыскали и каким образом - не знаю.
Яблоков: Была какая-то единая униформа, или нет?
Токарев: Униформы не было, изредка человек имел мундир.
Яблоков: А какие мундиры имели полицейские?
Токарев: Полицейские? Ей богу, сейчас я не смогу сказать - не помню.
Яблоков: А тот парень из пограничной охраны - какую форму имел?
Токарев: По-моему был без головного убора. Вошел и улыбался, да, парень, совершенный мальчик, 18 лет, а сколько служил? Стал считать по-польски - 6 месяцев".
Зачем Токарев сочинил здесь душещипательную сказку именно про невинного мальчика? Сказал бы – вошел звероподобный мужичина-тюремщик со словами "москали поганые, мало я вас в двадцатом году перевешал" (такие среди пленных точно были), ну и ладно, и волки целы, и овцы сыты, и Яблоков доволен правдоподобным примером, оживляющим сухой текст показаний, и сам Токарев показывает себя не слишком большим злодеем. Однако ему зачем-то потребовалось ввести в свой рассказ именно нежного мальчика. В появлении подобного трогательного эпизода в сочинении какого-нибудь журналиста, специализирующегося на ужасах сталинизма, не было бы ничего странного, поскольку из публики полезно слезу выдавить. Но Токарев-то не был журналистом, зачем же ему потребовалось сочинять здесь в качестве вымышленной жертвы именно мальчика резвого кудрявого?
Доктор Геббельс в своих рекомендациях по освещению в прессе катынской истории инструктировал подчиненных ему пропагандистов следующим образом:
"Вообще нам нужно чаще говорить о 17-18-летних прапорщиках, которые перед расстрелом еще просили разрешить послать домой письмо и т. д., т. к. это действует особенно потрясающе (26)".
В рамках альтернативной истории Токарев старательно выполняет указание Геббельса. Но в реальной истории такого быть не могло. Причем сказку про этого вымышленного мальчика Токарев повторил еще раз, уже после основного допроса, когда делались последние уточнения и дополнения.
"Токарев: Записали в протоколе, что допрашивал поляков перед расстрелом. Я задал вопрос только одному человеку, которого считал еще молодым парнем. Он был настолько молод, что нельзя было на него не обратить внимания. Спросил - "как твое имя?" Он представился. Не помню его имени. "Сколько тебе лет?" - "Восемнадцать". Будем говорить по-польски. Да. "А где служишь?" - "В пограничной охране".
Яблоков: Дмитрий Степанович, не надо так подробно".
Однако несомненно Дмитрий Степанович полагал, что надо и что именно так подробно, тем более важным считал повторить этот рассказ в конце разговора с Яблоковым, явно для того, чтобы быть уверенным, что этот эпизод не затеряется и будет точно зафиксирован. Как нас учил Штирлиц, лучше всего запоминается последняя фраза, и коллега Штирлица Токарев это правило тоже знал. Хотя эта фраза и не была самой последней, но повтор в конце беседы всегда направлен на то, чтобы важная мысль не была случайно упущена слушателем или читателем.
Итак, зачем понадобилась Токареву эта литературная вставка? Ответ, вероятно, лежит на поверхности. Мальчик посчитал по-польски, что прослужил шесть месяцев, с учетом того, что служба его окончилась в сентябре 1939 года, получается, что началась она в марте того же года. А вымышленная его встреча с Токаревым случилась в апреле 1940 года. Следовательно, если ему во время казни было 18 лет, то призван он был в армию в 17 лет, чего быть не могло.
Каким был призывной возраст в довоенной Польше, отчего-то выяснить легко не удалось. В послевоенной Польше призывной возраст был 19 лет, вероятно, это продолжение довоенной традиции. В европейских армиях в первой половине прошлого века отмечалась тенденция к снижению призывных возрастов, в целом от 21 года до 18-19 лет, но семнадцатилетних призывали, и то далеко не везде, только во время войны в сложных ситуациях. Ранее общего призывного возраста попасть на военную службу можно также при поступлении в военное училище, но телефонист-пограничник – это определенно не курсант.
Получается, что Токарев придумал этого никогда не существовавшего мальчика только для того, чтобы внимательный читатель смог понять, что Токарев лжет. Наворотив в допросе груды лжи и несуразностей, Токарев тем не менее дополнительно пожелал оставить еще один явный маркер вымышленности и неправдоподобия своего рассказа. Токарев здесь обращается не к глуповатому Яблокову, а к нам, к потомкам, со скрытым призывом – "не верьте мне, я вынужден лгать".
Если кто-то захочет опровергнуть эти рассуждения, то пожалуйста, сделать это не просто, а очень просто. В Польше опубликованы многокилометровые списки "жертв Катыни". Найдите в них пограничника, которому в апреле 1940 года было бы 18 лет, ну до кучи и прочих "17-18-летних прапорщиков". Ждем-с.
Текст показаний Д. С. Токарева представляет собой занятный интеллектуальный ребус, который при внимательном прочтении может дать еще много неожиданного и любопытного. Но не сейчас. Целью этого текста является рассмотрение фальшивого мемориала жертвам сталинских репрессий в Медном, и показания Д. С. Токарева оказались только одним из доказательств его фальшивости. Д. С. Токарев вполне убедительно дал понять, что поляков в Калинине не расстреливали, по крайней мере, в заявляемых мифом количестве, а возможно, и вообще не расстреливали.
Отправимся теперь из Калинина в само #Медное, и посмотрим поближе, что там есть и чего там нет.
3. ДАЧИ
Прежде всего интерес вызывает природа объекта, находившегося до создания мемориала на его месте. История его существования и развития, история его освоения может много сказать и о том, что там имеется. Традиционно этот объект называется "дачами", однако в опубликованных источниках существует заметный разнобой. Как любил говорить Л. Н. Гумилев, "у истории без географии случается претыкание", и потому при рассмотрении конкретного эпизода прежде всего желательно понять, о каком собственно месте речь идет.
Википедия сообщает, что вначале там были не дачи, а некий "полигон"
"В конце 1930-х - начале 1940-х годов на полигоне НКВД в окрестностях Медного производились массовые захоронения жертв сталинских репрессий и погибших в ходе военных действий."(5)
И чуть далее там же:
"Также в районе Медного во время Великой Отечественной войны (в 1941-1943 гг.) были похоронены советские солдаты, умершие от ран в окрестных госпиталях и погибшие в ходе боевых действий.
Во второй половине XX века на месте захоронений жертв НКВД был построен дачный поселок КГБ"(5).
Слова о том, что "также в районе Медного во время Великой Отечественной войны (в 1941-1943 гг.) были похоронены советские солдаты, умершие от ран в окрестных госпиталях и погибшие в ходе боевых действий", противоречат официальному альтернативному мифу, но представляются вполне справедливыми, за исключением слова "также". Но к этому вернемся позднее, пока же отметим, что "дачи", по мнению Википедии, там были построены "во второй половине 20 века", а ранее там находился некий "полигон"
Одна из самых глупых альтернативщиц Ю. Кантор фонтанирует следующим образом
"Еще в первой половине 30-х годов живописный смешанный лес и милая извилистая речка вызвали симпатии областного руководства НКВД, возжелавшего обзавестись там дачами. Было даже издано распоряжение, предписывающее начать строительство чекистского поселка. Мечтам о тихом досуге тогда не суждено было осуществиться - на строительство не было времени и средств: наступило время круглосуточной борьбы с врагами народа, тела которых и свозили как раз на избранное для отдыха место. Потом началась война. А уже в конце 40-х годов местная госбезопасность столкнулась с проблемой: игравшие в войну мальчишки рыли в медновских лесах окопы и натыкались на кости, черепа, фрагменты форменной одежды, погоны, которые на советские или гитлеровские никак не походили. Активизировались пионеры-следопыты и комсомольцы, искавшие пропавших без вести солдат: "Никто не забыт, ничто не забыто". Вот об этом госбезопасность знала как никто, и идея о строительстве поселка приобрела стратегическое значение: было принято решение об обустройстве в лесу на земельном участке площадью 11,9 гектара (общая площадь захоронений 17 гектаров) ведомственных дач. Построили 12 домиков, семь из них принадлежали органам госбезопасности, а пять - УВД. Как рассказывают пожилые жители Медного, под тремя дачами УКГБ и двумя дачами УВД находились могилы жертв политических репрессий. Самое большое захоронение располагалось в северо-восточной части дачного поселка, где была гостиница УКГБ. Таким образом, огородив свое поселение непроходимым ведомственным забором, чекисты и милиционеры охраняли гостайну, разместившись непосредственно на костях. Утопающий в яблонях поселок с жилыми домиками, спортзалом и гостиницей просуществовал до 80-х годов, до горбачевской перестройки. Покинутые дома пребывали в запустении еще лет пятнадцать и были снесены, когда территория стала мемориальной" (13).
Красиво придумано, выразительно и эмоционально. Ничего удивительного, эту поэму в прозе сочинила ведь целая докторша исторических наук.
Другая знатная альтернативщица Т. Косинова по этому же поводу высказывается более сухо.
"Общая площадь 15,67 га, включает так называемую "российскую" часть (захоронения расстрелянных граждан бывшего СССР) и "Польское военное кладбище Медное" (Polski cmentarz wojenny Miednoje, площадью 1,78 га).
Официально территория использовалась УНКВД по Калининской области для ведомственных дач (площадь 12 га), позднее совместно с УВД; данных об отводе земель не выявлено (сохранилось здание дачи постройки 1932), затем для "спортивной базы КГБ" (здание построено в 1982, передано УФСБ по Тверской области в пользование дирекции комплекса в 1998, в настоящее время – помещение музея комплекса) и дач УВД по Калининской области (два сохранившихся здания дач переданы УВД по Тверской области в пользование Медновского сельского совета в 1994, в настоящее время - помещения административного и хозяйственного блока комплекса).
Одновременно северо-восточная часть территории тайно использовалась как место захоронения расстрелянных во внутренней тюрьме УНКВД по Калининской области ("могильник НКВД"). Общая численность и списочный состав захоронений соотечественников определить не представляется возможным. По опросам, проведенным УФСК РФ по Тверской области среди бывших сотрудников, захоронения относятся к 1937-1940 (Заключение УФСК РФ и Прокуратуры Тверской области от 09.02.1995//От ЧК до ФСБ. 1918-1998. Тверь, 1998. С.348)" (15).
То есть здесь уже именно "дача" существует с 1932 года. Кому верить?
Вот что по этому поводу пишут на сайте музея.
"6300 человек - сотрудники государственной полиции и полиции Шленского воеводства, пограничной тюремной службы, солдаты и офицеры корпуса пограничной охраны и другие военнослужащие, капелланы, сотрудники государственной администрации и представители правосудия польского государства - были расстреляны и захоронены на территории дач УНКВД" (21).
То есть подтверждается, что эта территория считалась именно "дачами", а никаким не полигоном. Фраза "расстреляны и захоронены на территории дач УНКВД" дает основания для двух толкований - "расстреляны на территории дач УНКВД и захоронены тут же", либо "расстреляны в другом месте и захоронены на территории дач УНКВД". Зачем им потребовалась такая игра словами? Похоже, что в головы наивных экскурсантов при помощи небрежной фразы "расстреляны и захоронены" вводится ненавязчивая, но стройная аналогия с Козьими Горами, где действительно расстреливали на краю могил, и тем самым осуществляется нехитрое внушение "здесь было все, как показано в искреннем и правдивом фильме великого режиссера Вайды, восстанавливающего события со скрупулезной исторической точностью".
Частные свидетели или "свидетели" в интернетах делятся личными воспоминаниями, причем совершенно противоположного содержания. Один, например, уверяет, что многочисленные дачники там копались на огородах, когда между этими огородами уже происходили вскрытия могил в 1990-х годах, другой сообщает, что уже с 1980-х годов никаких дач там не было (4). На документальном фильме о раскопках в Медном в 1991 году, снятом самими польскими копателями (39), ясно видно, что могилы располагались в достаточно глухом лесу, никаких построек или огородов поблизости от могил объективы польских камер не зафиксировали.
Наиболее авторитетный источник, откуда, кстати, и Ю. Кантор с Т. Косиновой взяли фактическую основу для своих фантазий, сообщает следующее.
"Для прикрытия мест захоронения в с. Медном в 40-х годах руководством НКВД СССР было принято решение о постройке на территории в 11, 9 га ведомственных дач. Всего было построено 12 дачных деревянных домов: 7 из них принадлежали в последующем органам госбезопасности, 5 – органам внутренних дел.
По словам "К", под тремя дачами УНКВД УКГБ и под двумя дачами УВД находились могилы жертв политических репрессий. Самое большое захоронение расположено в северо-восточной части дачного поселка на том месте, где до 1984 года находилась т.н. "гостиница" УКГБ. Ранее это место было обнесено забором из колючей проволоки. В настоящее время этот участок находится в южной части польского кладбища" (3).
Здесь утверждается, что "дачи" появились там только после войны.
В 1990 году, как сообщает В. Абаринов, московский журналист Ю. Буров и председатель тверского мемориала М. М. Фрейденберг обнаружили на территории "дачи" единственную обычную деревенскую обшитую тесом избу, в которой жил некий "комендант" (не ясно, какого объекта он был комендантом), ни про какие другие постройки не упоминается. Не говорится также про запрет проникновения на эту территорию, зато внимание читателей обращается на кучу песка, в которой наши журналист с мемориальцем заподозрили нечто зловещее (1).
По крайне скупым сообщениям участников раскопок 1991 года, на территории наличествовал кирпичный сортир на два очка (размером 1,5 на 1,8 м). Сам факт его присутствия наводит на мысль не о дачах, а о чем-то типа базы отдыха класса "одна звезда". Ни о каких местных жителях, а тем более о домах, расположенных на могилах, они не упоминают. Наоборот, иногда отмечается, что на могилах рос лес, что трактуется как свидетельство того, что могилы никто не тревожил. Встречалось упоминание и о заброшенной спортплощадке.
Д. С. Токарев подтверждает, что до войны там существовал именно дачный поселок, одна из дач принадлежала ему. Похоже также, что Д. С. Токарев описывает несколько иной маршрут следования туда, он дважды повторяет, что сворачивать с трассы Москва-Ленинград надо сразу на краю села Медного, тогда как известный и ныне существующий поворот в сторону мемориала находится парой километров дальше, в деревне Ямок. Пока неясно, имеет ли это уточнение Д. С. Токарева существенное значение, так как оба маршрута в результате выводят все равно примерно в одно место. Территория дачного поселка и места захоронений, по словам Д. С. Токарева, не охранялась и ограждена не была, правда, после завершения операции там поселили одинокого сторожа.
Существенно зато то обстоятельство, что Д. С. Токарев упорно настаивает, что дачи находились на определенном расстоянии от захоронений.
"Яблоков: Это на территории дач НКВД?
Токарев: Не доезжая до дач.
…Яблоков: Далеко ли от вашей дачи находилось место захоронения?
Токарев: Да. Боюсь сейчас сказать. С уверенностью - не будет километра".
Следователю Яблокову не нравится такая география, он невзначай сокращает расстояние, названное Токаревым, в два раза, стремясь свести концы с концами и привязать дачи к могилам
"Яблоков: А где находился ваша дача? Говорили, что менее чем полкилометра".
Токарев по мелочам не спорит, он соглашается и на полкилометра. Причем повторяет эту дистанцию еще несколько раз.
"Яблоков: А где была ваша дача?
Токарев: Дача? Надо пройти от той ямы примерно полкилометра, скорее всего в ту сторону. Наверно здесь около полкилометра.
Яблоков: Вблизи ям деревня Ямок, да? А место захоронения?
Токарев: Место захоронения на краю леса…
Яблоков: На краю леса. Да?
Токарев: Надо пройти по дороге около полкилометра, и будет моя дача. Была дача. Есть сейчас она или нет - навряд ли. "
В этом случае действительно не очень важно, о километре или полукилометре идет речь, главное, что расстояние от захоронений до дачного поселка вполне значительное. Из этого следует, что, раз современный мемориал находится именно на территории неких дач, то Д. С. Токарев говорил либо о других дачах, либо о других могилах.
Яблоков также в ходе допроса сообщил Д. С. Токареву, что дачи там есть (на время допроса), хотя в другом месте он назвал этот объект "домом отдыха".
"Яблоков: У нас есть протокол осмотра дома отдыха Управления государственной безопасности тверской области в районе поселка Медное…".
Впрочем, в качестве существовавшего тогда ориентира называет из всего дома отдыха только "сторожку" или "домик" коменданта. Скорее всего, имеется в виду именно та избушка, которую видели примерно в то же время и Буров с Фрейденбергом.
И в результате мы имеем по "дачному вопросу" полный разнобой альтернативноисторической научной мысли.
Там был дачный поселок, там был полигон, там была база отдыха, там была спортивная база. Дачи появились в начале тридцатых, в конце сороковых, во второй половине двадцатого века, спортбаза - в 1982 году. Полигон был секретным, в нем свободно копались пионеры и следопыты. Там разводили яблоневые сады, там не было никакой сельскохозяйственной деятельности. Для сокрытия массовых расстрелов чекисты захоронили тысячи трупов на собственных дачах, для сокрытия массовых расстрелов чекисты разместили собственные дачи на тысячах трупов. На 12 га построили или собирались построить 12 домиков - довольно просторно расположились. При этом пять домиков поставили прямо на могилах. Сложно представить, что на месте массовых могил сознательно дачи строили, даже для кровавых палачей из НКВД это как-то слишком неправдоподобно. Причем вовсе не из моральных соображений, чисто по санитарным причинам. Неужели на тысячах трупов менее чем через десять лет кто-то отдыхать решился бы? Тем более количество домиков (всего 12) определенно говорит о том, что предназначались они не рядовым сотрудникам, а каким-то уж начальникам.
И получается, что когда мы в альтернативно-исторических сочинениях читаем "дачи НКВД в Медном", надо подразумевать "территория 12-17 гектар, неясного назначения, то ли огороженная, то ли нет, именуемая в разных источниках дачным поселком/базой отдыха/спортклубом/секретным полигоном".
Вот такая вот совершенно неожиданно обнаружилась каша в головах творцов альтернативной истории. Причина непонятна. Ну дачи и дачи, что ж тут особо секретного? Если бы была реальная информация, то и описания, и сроки создания этих дач были бы общеизвестны и непротиворечивы. Но само наличие разнобоя в мнениях по этому пустяковому вопросу наводит на подозрение, что и тут у них нет никакой информации, одни слухи, фантазии и домыслы.
Наиболее вероятное объяснение – никакого "секретного полигона" там не было никогда, до войны существовал упомянутый Д. С. Токаревым мирный дачный поселок НКВД. Во время войны чекистам было не до дач, после войны, в конце 1940-х годов, они вспомнили об этом участке и захотели возобновить существование дачного поселка, тогда и возникли, в реальности или только в проекте, упомянутые выше 12 домиков на 12 гектарах. Но фактически, ко времени появления там Бурова, Фрейденберга, Яковлева и польских копателей территория была заброшена, там находился единственный домик коменданта, причем непонятно чего коменданта. Скорее всего, обнаружив при попытке освоения участка, и, в частности, при рытье выгребной ямы, там могилы, чекисты отказались от использования подозрительного места. Тогда дачный поселок и был переименован в дом отдыха или спортбазу, которые явно не пользовались популярностью как место отдыха, и территория захоронений осталась в запустении и потому могилы остались не потревоженными.
И вывод из этих размышлений напрашивается такой - раз НКВДшники пытались построить свои дачки на могилах, то они про эти могилы не знали. То есть захоронения не имеют отношения к деятельности НКВД. Это кажется более логичным. Если речь идет о могилах погибших во время войны людей, то про места их захоронений в НКВД действительно могли ничего и не знать, это не их профиль.
Выяснить точно, что существовало на территории, занимаемой ныне Мемориалом, можно будет при появлении авиационных или космических снимков местности периода 1940-х – 1980-х годов, такого рода изображения разных участков Земли во все больших количествах появляются в интернете, если обнаружатся изображения интересующего нас участка, можно будет сделать более определенные выводы. Пока этот вопрос придется оставить открытым.
(Дополнение.
Один такой снимок обнаружился: http://zdrager.livejournal.com/24561.html.
Снимок ясно показывает, что в 1942 году и, очевидно, в течение нескольких годов ранее, ничего особо примечательного на месте захоронений и вокруг него не было. Там были небольшие перелески, проселочные дороги и колхозные поля, а больше ничего. Вообще ничего, никаких ни строений, ни руин, никаких поселков, ни дачных, ни не дачных, никаких закрытых зон и никаких тайных или даже не тайных объектов.
От места захоронений до ближайших населенных пунктов примерно километр по прямой - до Медного на восток, до Ямков на север. Хотелось бы предположить, что в качестве дач использовались дома в этих поселках, но во всех упоминаниях эти фантомные "дачи НКВД" явно отличаются от других поселений и фигурируют как отдельный объект. Токарев, кстати, довольно точно описал путь до могил:
Токарев: ... Когда из Твери едете в Медное, должны переехать мост через Тверцу.
Яблоков: Да.
Токарев: Проедете еще несколько домов - сколько, боюсь сказать - потом будет поворот налево и еще дома. Потом будет такая дорога налево и через два-три километра, нет, трех не будет, в двух километрах от того поворота найдете то место. Более подробных ориентиров дать, как мне кажется, не могу.
Яблоков: А там что, пусто, или наоборот, лес?
Токарев: ... Это на краю небольшого леса. Сбоку дорога. ...
Яблоков: Это на территории дач НКВД?
Токарев: Не доезжая до дач.
Все вроде верно, только километровую дистанцию Токарев оценил в два километра, и не вижу я там никаких дач.
Продолжение следует.
Свежие комментарии