Телохранитель, ставший палачом

 

Николай СЫСОЕВ

Ян Мартынович Целмс

В ночь с 16 на 17 июля 1918 года в Екатеринбурге разыгралась трагедия отечественной истории – в доме Ипатьева была расстреляна семья российского самодержца. Вот уже более 80 лет вокруг событий той кровавой ночи кипят страсти и не утихают споры.

Даже захоронение царских останков в соборе Петропавловской крепости и канонизация жертв террористической акции большевиков не дали ожидаемого общественного примирения...

Подробности расстрела царской семьи достаточно хорошо известны. Известны и имена большинства палачей, бесстрастно разрядивших свои наганы в Николая II, его жену и детей: «Русские цареубийцы – обслуга Юровского с Голощекиным... были все из разных концов России. Как будто из каждой русской земли были извергнуты в Екатеринбург свои выродки и изменники: Якимов – из Перми, Путилов – из Ижевска, Устинов – из Соликамска, Прохоров – из Уфы, Осокин – из Казани, Иван Романов – из Ярославля, Дмитриев – из Петрограда, Варакушев – из Тулы, Кабанов – из Омска, Лабушев – из Малороссии...» (Т. Миронова. И Русь спасать Его не встала. Русский вестник.)

Тем не менее в этой мрачной истории все еще немало тайн. Одна из них – численность «расстрельной» команды. Большинство авторов публикаций упоминают о неких «латышах из ЧК», входивших в ее состав. Однако никто не приводит их фамилий, не уточняет, сколько их было и были ли они сотрудниками екатеринбургской губЧК.

Ключиком к неожиданным архивным находкам послужили воспоминания организатора и исполнителя акции Янкеля Юровского.

Написанные в 1922 году, они пролежали на секретном хранении в одном из партархивов семь десятилетий и были опубликованы только в 1993 году. Юровский пишет, что в первых числах июля 1918 года Уралсовет доверил ему, члену коллегии екатеринбургской губЧК, особо важное задание – занять пост коменданта Ипатьевского дома, который уже два месяца являлся местом заточения царской семьи.

Революционные вожди Красного Урала к делу подошли с большевистской ответственностью и чекистской проницательностью: последнее пристанище бывшего императора закодировали под многозначительным названием – «дом особого назначения», вооруженную охрану окрестили «отрядом особого назначения», железнодорожный эшелон, в котором перевозилась царская семья в Екатеринбург, – «поездом специального назначения», членов августейшей семьи – «грузом особой важности». До мельчайших подробностей и на удивление профессионально была продумана и охрана дома. Она делилась на внешнюю и внутреннюю. Причем контакты между наружной стражей и теми охранниками, что находились непосредственно в здании, были сведены до минимума. Уралсовет и губЧК уделяли этому первостепенное внимание. Иначе нельзя: здание особой важности, на контроле у самого Ленина.

Вступив в должность, Юровский первым делом ужесточил режим содержания узников, резко ограничил их передвижение, укрепил и усилил наружную охрану дома. Прежний комендант из рабочих – бывший слесарь Авдеев – оказался слишком беспечным и снисходительно смотрел на частые пьянки охранников. Особенно злоупотребляли горячительным бойцы внешней охраны. В короткий срок Юровский провел чистку личного состава. Внутреннюю стражу заменил полностью, выставив на посты «молчаливых латышей с револьверами и бомбами». Внутри здания были установлены пулеметы. Расчеты знаменитых «максимов» располагались так, что могли перекрестным огнем перекрыть все подступы к зданию, а также держать под прицелом внутренние переходы и коридоры. В случае необходимости под свинцовым градом должны были полечь все – и узники, и те, кто вознамерится их освободить.

«Таким образом, я организовал внутреннюю охрану, – писал Юровский, – назначил новых пулеметчиков. Одного из них я особенно помню – товарищ Цальмс...»

В фондах одного из музеев, просматривая документы, я обратил внимание на знакомую фамилию – Целмс. Не тот ли это «товарищ Цальмс», которого припомнил Юровский? Оказалось – тот. А документы были копиями сокращенной автобиографии и коротких воспоминаний стражника «дома особого назначения». Среди архивных материалов оказалась и его редкая фотография двадцатых годов.

Согласно обнаруженным документам, «суровый латыш» Ян Мартынович (Мартинович) Целмс родился в 1892 году в Курляндии в семье безземельного крестьянина-батрака. Трудовую деятельность, начавшуюся в 1910 году, ранней никак не назовешь. Яну уже было восемнадцать лет. Скорее всего, он получил образование в одной из местных школ и только после этого устроился работать кочегаром «у частных предпринимателей Вадзберга, Пятрясона и Калниня в Рижском уезде, где проработал до 1913 года». Затем крепкого латышского парня забрили в солдаты. Службу государеву ему довелось править в одной из самых привилегированных лейб-гвардейских частей – в Кирасирском полку. Ходил в караулы по охране «высочайшего двора», участвовал в пышных парадах, отмечался командованием за ревностное отношение к исполнению воинского долга. Под крылышком у царя, в благоустроенных казармах, на улучшенном рационе и в первоклассном гвардейском обмундировании незаметно пролетели три года.

Тем временем первая мировая уже была в разгаре. Чтобы как-то поправить положение дел на фронте в Прибалтике, последовало «высочайшее соизволение» о формировании национальной латышской стрелковой дивизии. Предполагалось, что солдаты-латыши за свои родные края будут драться с немцами насмерть. Для пополнения соединения из других частей откомандировывались офицеры и нижние чины, уроженцы Курляндской губернии.

И стал бравый кирасир лейб-гвардии Его императорского величества Ян Целмс рядовым-пулеметчиком 8-го Валмиерского стрелкового полка. Участвовал в боях с немцами, на фронте под влиянием большевистских агитаторов вступил в партию. «А в феврале 1918 года, – пишет он в автобиографии, – под натиском немецких войск наша часть распалась на мелкие группы, и я в числе других солдат царской армии перебрался через Ладожское озеро и, будучи гражданским человеком, уехал к брату в Омск».

На чужбине бывший латышский стрелок, а теперь «гражданский человек» быстро сориентировался в политической обстановке. Вступив в Красную гвардию, получил назначение на должность начальника охраны так называемого Дома республики – в нем разместилась новая омская власть.

Николай II

Вскоре красным над напором колчаковцев и белочехов пришлось в срочном порядке ретироваться из Омска на Урал, в Екатеринбург. И здесь его ждет новая, не менее ответственная должность – начальника внутренней стражи «дома особого назначения». И вновь служба при царе, только теперь в другом качестве – тюремщиком того, кому некогда присягал служить верой и правдой.

Целмс на хорошем счету у первых лиц Красного Урала: личное доверие главного надзирателя Николая II Янкеля Юровского, покровительство самого Рейнгольда Берзина – земляка Целмса, командующего Северо-Урало-Сибирским фронтом. В руках комфронта была практически сосредоточена вся власть на Урале. Потому-то Рейнгольд Берзин и держал под личным контролем все, что было связано с охраной и содержанием под стражей царя.

Правой рукой командарма, его глазами и ушами в деле тюремной изоляции августейших особ был комиссар для особых поручений Ян Свикке. Тоже красный латышский стрелок. О том, что стало впоследствии с этим верным стражем революции, можно узнать из воспоминаний некоего Я.Веригина, приведенные в книге Эдварда Радзинского «Господи... Спаси и усмири Россию! Николай II: жизнь и смерть»: «...У него была удивительная биография. Он был профессиональным революционером, выполнял ответственные партийные поручения. В 1918 году комиссар Ян Свикке под фамилией Родионов был послан в Тобольск, где руководил отрядом, перевозившим царских детей... Он умер в 1976 году в Риге в возрасте девяносто одного года – в полнейшем маразме и одиночестве. Он ходил по городу, нацепив на себя всевозможные значки – они ему казались орденами...»

Сохранились неопубликованные воспоминания и самого комиссара Свикке, в которых он подчеркивает свою приоритетную роль в изоляции и уничтожении царственных мучеников. Вот как описал латышский революционер одно из инспекционных посещений Рейнгольдом Берзиным «дома особого назначения»: «Нас с командующим армией т.Берзинем встретил начальник внутренней охраны т.Целмс Я.М., отрапортовавший о состоянии и наличии заключенных... После рапорта т. Целмс повел нас на осмотр помещений заключенных. Первое, что бросилось в глаза при входе в помещение, был наведенный через открытые двери пулемет, у которого спокойно сидел пулеметчик». Командарм, видимо, остался довольным системой охраны бывшего царя, даже подобрел и великодушно разрешил проветривать помещение, где находилась царская семья, через зарешеченную форточку в любое время суток, не испрашивая при этом разрешения у охраны.

Но командарм ни на минуту не забывал о революционной бдительности. Своему земляку Целмсу он приказал лично доносить обо всех разговорах бойцов охраны с царственными узниками. Тот добросовестно исполнял указания начальства. Например, о своем словесном контакте с бывшим царем Целмс тут же сообщил комиссару Свикке: «В одну из своих прогулок Николай II обратился к Целмсу Я.М. с вопросом, откуда он родом, где раньше служил... При этом предлагал закурить с ним сигареты. Получив от т. Целмса Я.М. ответ, что он раньше служил кирасиром лейб-гвардии его величества и охранял его в Царском Селе... Николай II полагал, что ему удастся склонить Целмса на свою сторону, пытался обработать его своими наивными различными вопросами...»

По свидетельству Свикке, «гражданин Романов», якобы вербуя бывшего лейб-кирасира на свою сторону, даже пытался одарить его серебряным портсигаром. Но Целмс категорически отверг все предложения царя и сразу же обо всем доложил своему непосредственному начальству. «Мы, – писал Ян Свикке, – ничего, кроме отвращения к нему (царю. – Н.С.), в тот момент не испытывали».

С таким же чувством «глубокого отвращения» Ян Целмс разрядил свое личное оружие в «кровавого тирана» и его малолетних детей. «Рук, протянутых с револьверами в сторону казнимых, – позже вспоминал один из расстрельщиков, Алексей Кабанов, – было так много и они были так близки друг к другу, что впереди стоящий получал ожог тыловой стороны кисти руки от выстрелов позади стоящего соседа».

По свидетельству Э.Радзинского, в «расстрельную команду» были выделены шестеро латышей. Некоторые из них как будто бы отказались стрелять. Теперь нам известны имена четырех «молчаливых латышей» из Особого отряда 3-й армии. По свидетельству Свикке, это уже известный нам Ян Целмс, начальник внутренней охраны Ипатьевского дома, и три верных его бойца – Карл Круминьш, Идриксон и Каякс. К сожалению, о судьбе трех последних пока ничего не известно...

И о том, как сложилась дальнейшая жизнь Целмса, мы можем судить только по его автобиографии. После расстрела царской семьи Ян Мартынович был возвращен в Особый отряд 3-й армии (бывший Северо-Урало-Сибирский фронт) и назначен начальником охраны штабной типографии. Затем он добросовестно выполнял «особые оперативные задания» Реввоенсовета армии. Какого характера были эти задания, Целмс умалчивает.

В конце 1919 года Целмс оказывается на Западном фронте. Здесь он тоже привлекается к «исполнению особо важных оперативных заданий». Их смысл заключался в сборе информации разведывательного характера на занятой белогвардейцами территории Латвии и Эстонии, выявлении неблагонадежных в красноармейских рядах, проведении диверсий и терактов в тылу противника. В 1920 году Целмс служил в особом отделе 15-й армии, которой командовал бывший штабс-капитан эстонец А.И.Кукк. Во время войны с белополяками латышский стрелок возглавлял пулеметную команду, затем участвовал в ликвидации бандитизма на территории Белоруссии.

В конце 1921 года Целмса свалила болезнь всех войн и революций – сыпной тиф. После длительного лечения он снова вернулся было в свою часть. Но здесь уже другие лица. «Специалиста по спецзаданиям» никто не помнит. И его нигде не берут на службу. С мечтой стать чекистом или красным командиром пришлось расстаться. К тому же Целмса постигла еще одна серьезная неприятность – из-за длительной болезни он автоматически выбывает из партии и в итоге становится рядовым совслужащим. Работает он в Московском союзе потребительских обществ на совсем не героических должностях: завскладом, завпекарней. Наконец, в 1930 году – такие вот каверзы судьбы – становится мясником. Правда, в это время вновь вступает в партию. И затем несколько лет возглавляет инспекцию Наркомторга СССР по качеству мясной продукции, руководит свиноводческим трестом Моснарпита.

После Великой Отечественной войны Яна Мартыновича как «нацкадра» направили в освобожденную от гитлеровцев Латвийскую ССР – возрождать промышленность. Здесь он продолжает свою деятельность в «мясной» сфере – руководит производством мясных консервов, возглавляет различные базы республиканского Главмясторга... И на встречах с молодежью он охотно делится воспоминаниями о том, как участвовал в ликвидации семьи Романовых.